Уважаемые посетители сайта, у вас появилась возможность узнать некоторые подробности о жизни в селе Красный Ватрас Спасского района в последний год сталинской эпохи и в начале правления Н.С. Хрущева. Ниже публикуются дневниковые записи об этом селе 1950-х годов. Их автор кандидат биологических наук Эльвира Филипович. Она родилась в 1934 году в Москве. С 10 лет ведет дневник, в котором рассказано и о посещении ею Красного Ватраса.
В этом селе родился ее отчим и жила его мама. Фамилия отчима не указана. Впервые дневник был издан в 2000 году под названием «От советской пионерки до челнока-пенсионерки» (Книга 1: 1944–1972) . В 2020 году на его основе Эльвира Григорьевна выпустила книгу «Я, мой муж и наши два отечества», в которой записи о нашем селе, дополненные другими сведениями, объединены под заголовками «В Красном Ватрасе» и «Медовый месяц в Красном Ватрасе». Дополнения заключены нами в квадратные скобки.
В 1952 и 1953 годах автор дневника гостила в Ватрасе со своей бабушкой по линии матери, а в 1955 году – приезжала вместе с мужем чехом Иво Птаком. Многие описанные Э. Филипович подробности жизни в Красном Ватрасе подтверждаются его старожилами, за исключением записи о магазине в полуразрушенной церкви.
Текст и фотографии взяты из открытых источников.
Эльвира Филипович
1952
16 июля. Сегодня мы с Бабой едем в Красный Ватрас Горьковской области. Это Батина родина. Там живет его мама и с нею мой брат Алешенька. А хотят привезти туда и братца Славика. Я его не видела, потому что он совсем еще маленький, сосет у мамы грудь.
[Помню, как еще тогда поразила меня эта деревня, которая, между прочим, значилась старинным и богатым селом и называлась Монастырским Ватрасом. По преданию, здесь жили ватрасы – искусники выделывать шкуры. В XIX веке в селе были пошивочные мастерские по изготовлению шуб и кожаной обуви. В этом селе родился мой отчим, второй мамин муж, которого я, а вслед за мной и все в нашей семье, называли Батей. Сам он давно, лет в 20 с небольшим, ушел из родного села и, сменив ряд профессий, стал буровым мастером в геологоразведочной партии, которую возглавляла моя мама.]
17 июля. Поездом мы доехали к вечеру и сразу же поспешили на пароход, на котором шли вниз по Волге всю ночь. Билеты у нас были без места, 4-й класс, на корму. Сиди, где хочешь. Баба пошла в закрытое помещение на скамейку, а я уселась прямо на какой-то тюк, на самом носу. На корме было много тюков и на каждом кто-то сидел. Впереди луна светила. Мне все время казалось, что вот-вот мы догоним и пересечем лунную дорожку, но она все так и оставалась впереди. А потом дорожка как-то рассыпалась и вся видная середина реки стала похожей на живую серебряную рыбу. Берега и даль впереди уходили в мутную темень. А потом вдруг утро! (Я сидя уснула). Синее небо с высокими чуть розоватыми барашками облаков и перламутровая водная ширь. Пароход пристал к правому высокому берегу с лесистым холмом, с веселыми домиками, чуть видными сквозь зелень, с крутым спуском к причалу. Это – Василь-Сурск. Здесь мы выкладываем все свои пожитки, т. е. мамин сидор с вещами одежными и тюк с одеялами и постельным бельем. Все это несу я, потому что у Бабы совсем скрючило руки ревматизмом. Наверное, от речной сырости. У Бабы в руках только вышитая и сшитая ею самой под ридикюль парусиновая сумочка, где твердая папка с моими рассказами, сказками и дневниками, а также фотокарточки, почти все довоенные. Здесь же были наши паспорта, деньги, мамина медаль «За восстановление Донбасса» и маленькая икона с Казанской Божьей Матерью, которой Бабу благословляла ее мама.
Все это мы перенесли в лодку. Кроме нас в лодку село еще человек восемь с пожитками. Я боялась, что нас много на одну лодку, но лодочник еще зазывал. Лодочник – очень загорелый мужчина с бледно-голубыми глазами и длинными руками, продолжением которых были весла. Легко и ритмично, как дыхание, весла подымались и опускались в чуть волнистую гладь реки. Мы пересекли Волгу и вошли в тихий узкий залив. Лодка скользила быстро, будто шла сама собой, вдоль поросших мелкими кустами берегов.
Мы выгрузились возле какой-то будки, где продавали водку, вино и конфеты-подушечки. Рядом стояли две покрашенные в голубой цвет лавки. На них люди сидели с тюками и сумками и ждали автобуса до райцентра Спасское. Там же и Красный Ватрас, чуть не доезжая Спасского. Сидели давно, потому что утренний не пришел. Ждали на 11 часов. Изредка проходили грузовые машины и те, кто оказывался попутчиками, с радостью лезли в кузов. Мы с Бабой сели ждать отдельно, на свой тюк.
Баба решила, что лучше мы купим хорошего красного вина, чем сплывшиеся в один ком подушечки. Баба в первый раз покупала вино. Оно было из терна или вишни, очень-очень вкусное. Сначала мы хотели просто попробовать, но потом по капельке все и выпили. Автобус в 11 так и не приехал. Люди отчаянно голосовали на пыльном большаке, а мы с Бабой решили спокойно ждать до пяти часов вечера. Тот вечерний ходит всегда обязательно, потому что возит рабочих от реки домой в деревни…
Подошел автобус, т. е. машина с крытым деревянным кузовом и деревянными скамейками в ряд.
Вылезли мы из этого автобуса чуть живые. Встретила нас батина мама Александра Степановна, высокая, статная строгого вида старуха.
Молча схватила в руки наши пожитки и легко пошла впереди. А мы за нею еле поспевали. Шли широкой улицей поросшей лебедой и крапивой. Бабушка моя то и дело спотыкалась о кочки, попадала в ямки, наделанные курицами, округлые, неглубокие и полные пыли. Она попросила идти потише. Александра Степановна обернулась, посмотрела на нас и что-то ее насмешило.
Тонкие губы расплылись в улыбке и лицо стало совсем не строгим, а добрым. Мы уже были у дома. Маленький, но двухэтажный. Внизу из кирпича, а верх деревянный. По желтой лестнице нам навстречу уже спускался мальчонок.
Без штанов, босиком, но в теплой бумазейной рубашечке. Он всплескивал руками и кричал: «Мама Леса! Мама Леса!» Он вспрыгнул прямо на Александру Степановну, дичась нас. Мы с Бабой гладили его светлую головку, приговаривая: «Лешенька!» Наконец, он молча соскочил на землю и босыми ножками подымая клубы пыли, прошел на середину улицы. Там задрал рубашонку и присел. Александра Степановна озабоченно посетовала: «Чтой-то он уже который раз оправляется».
Баба сразу же стала уточнять: «Который раз?» И так они разговорились.
На втором этаже была всего одна комната с русской печью посередине. У стены, напротив просторной лежанки, стояла единственная узкая койка с горой подушек и одеял, с кисейным покрывалом сверху. А рядом — старая люлька с круглой дыркой. В ней спал мой братик.
Баба сразу же пришла в ужас. Где кроватка для ребенка? Где посуда? Где горшок? Где рукомойник? Где уборная?! Уборных не было и в помине во всем Ватрасе. Дети, подростки не стесняясь выкакивались прямо среди улицы. Взрослые ходили к себе в огороды. Ну а писали повсюду, больше всего в клетях своей же скотины, прямо на соломку. Зимой, в морозы, чтобы дети не поморозили попки, им тоже разрешалось ходить в клети.
Александра Степановна стояла, будто прибитая бабиными вопросами, а потом покорно согласилась все делать, как баба скажет. Спать Александра Степановна полезла на лежанку, освободив койку для Бабы. Я тоже на печь.
А Баба стала разбирать койку. Самое чистое одеяло она положила в люльку так, чтобы Лешенька мог бы ножки вытянуть. Александра Степановна шепотом ужаснулась, что закрыли дырку. Куда же писать ребенку? Но Бабе ничего не сказала. Между тем стемнело, и мы все улеглись.
18 июля. Я сегодня проснулась от назойливого жужжания и укусов. К мухам я привычная, но таких полчищ не видывала. А кусали блохи. Они от кота Васьки напрыгали. Кота блохи аж до костей проели, худущий, шерсть грязная рыжими клочьями.
Баба встала в очень деятельном настроении. Купить для ребенка горшок, сделать умывальник, уничтожить мух, обсыпать кота дустом. Все это сегодня же, не медля. И обязательно соорудить будку, где можно было бы оправляться. Пусть пока вместо ямы будет стоять ведро. Главное, чтобы отгорожено было, чтобы дверь была и крючок. Будку тоже сегодня. Александра Степановна крутила головой и тихонько, чтобы слышала только я, говорила: «Невиданное это дело, чтоб вот эдак от людей хорониться. Нешто воры мы какие!? Аль у нас кто че возьмет? Пошто крючок-то завешивать?» Однако Бабе возражать не стала. Баба — учительница. Учителей в деревне уважают, как и врачей, больше всех.
Пошла А. С. по соседям искать материалу на будку. Мы с Бабой пошли в магазин. Находится он в помещении недоразрушенной церкви. В магазине пахнет мышами и ржавой селедкой. Но там не только продукты, но и барахло разное и даже хозтовары. Мы купили дусту, посуды детской, умывальник. Только детского горшка не оказалось нигде. Вместо горшка приспособили эмалированную кастрюлечку.
К вечеру Александра Степановна вместе с соседками докончили сооружение будки.
[Ну а теперь в эту будку даже и сама Александра Степановна ходит. И что радует – построили такие же будки у себя во дворах и многие другие сельчане. Однако мух, как и прежде, тьма.]
20 июля. Сегодня мы с Александрой Степановной повезли Лешеньку в село Спасское, где находятся врачи и больница. Дело в том, что у него понос еще больше стал. Он похудел и больше лежит. А через два дома от нас мальчик от поноса умер. Здесь много маленьких умирает, больше до 2-х лет и в основном от поноса. В колхозе нам дали изможденную клячу и громыхающую телегу. В горку мы с А. С. спрыгивали с нее и шли пешком. Дорога была мягкая от пыли. Шли босиком, потому что в тапки пыль набивалась через верх и превращалась в грязь. Спасское — большое село с побеленными домиками. Широкие улицы так же почти, как и в К. Ватрасе, поросли низкой пропыленной травой, изрезаны глубокими колеями, которые почти до верху заполнены пылью. В этой пыли «купаются» куры. В центре — огромная площадь с коновязью. Площадь, тоже как и улицы, вся пропыленная, совсем без цветов, без лавочек. Только несколько тополей в рядок. Зато они высоченные, пирамидальные. По ним Спасское видно издалека.
Лешеньку положили в больницу и сказали, через три дня явиться узнать, как и что.
Мы сами распрягли лошадь, отвели ее на конюшню. Мы посмотрели других лошадей и убедились, что нам дали не самую плохую.
Конюшня стоит за деревней в лугах, недалеко от речки. Речка маленькая, но в песчаных берегах и рыбная. Рыбу отсюда возят даже в Спасское продавать. Мы с А. С. у мальчишек за очень дешево купили полведерка и сварили замечательную уху.
Дома все пахнет керосином, дустом и карболкой. Баба выводила всех: блох, клопов, тараканов и микробов.
21 июля. Сегодня мы с Александрой Степановной по заданию Бабы мыли щетками стены комнаты. Раствор для мытъя Баба нам сама приготовила и вообще нами командовала, что и куда убрать и переставить. В нижнем помещении среди хлама нашли две спинки от узенькой кровати. С помощью досок, веревок и парусины изладили хорошенькую коечку для Лешеньки. Вечером пришла соседка и щелкала языком от удивления. Как стало в избе красиво! Стены из черно-крапчатых (от мушиных какашек) превратились в светло-желтенькие. Над Лешенькиной коечкой, застланной моим, сшитым Бабой, лоскутным одеялом, повесили коврик с аппликацией: зайчик с морковкой, ежик, лес и речка. Эту картину Баба вырезала из разных лоскутков и приклеила. Получилось очень красиво. И еще, Баба обнаружила швейную машинку. Ее тоже перетащили наверх. А. С., оказывается, тоже умеет шить, но машинкой не пользовалась за ненадобностью. Выяснилось, что А. С. шьет пальто. Баба тут же вспомнила, что у меня пальто нет, а фуфаечка, в которой я ходила в школу, очень старенькая и в Москву не годится.
23 июля. Сегодня были в Спасском. Ходили туда с А. С. пешком и босиком, а тапки несли в сумке, чтобы одеть в больнице. Нам сказали, что с Лешенькой все хорошо. Понос прекратился и послезавтра, после анализов, его выпишут. Мы долго искали нужную для пальто материю, но в Спасском ничего такого не было.
Обратно ехали на попутной подводе, которая на рессорах. Ехала бригадирша колхозная, Вера. Лошадь была справная и шла быстро. А. С. почему-то бригадирше сказала, что я ее сноха. Вера мне улыбнулась и что-то хорошее сказала А. С. в мой адрес.
Нужную материю мы наконец-то нашли дома у А. С. в нижнем помещении, в огромнейшем доверху забитом разным добром (пиджаки, сапоги, юбки, скатерти, самовар, Библия и проч.) сундуке, с обитой железным обручем тяжелой крышкой. Вернее, то была не просто материя, а старое пальто мужское. Его можно было перелицевать. Баба тут же занялась поркой швов. Александра Степановна стала меня обмерять. Потом они обе обсуждали фасон. Искали подходящий воротник и в том же сундуке нашли выделанную шкуру черной лохматой собаки. Решено было, что готовое пальто они мне к холодам пришлют в Москву, если поступлю. А пока я уложила свои вещички: вышитую блузку украинскую, широкую юбку из прочного черного крепа, платьице из крашеной в коричневый цвет мешковины, две нижних рубашки из ситичка, двое сатиновых трусов и носовые платки. Все белье и платки Баба шила уже здесь.
А ехать мне надо было уже завтра утром, автобусом в полседьмого, чтобы вечером того же дня быть на вокзале в Горьком.
…
1953
15 августа. Вот уже месяц почти живу я в Красном Ватрасе. Жарища, пыль, мухи, скукотища. Одна отрада – Баба и еще братики. Лешенька большой уже, любит побегать, с ребятами поиграть, а Славик спокойный, ласковый и, кажется, умненький, хотя ему всего-то два с половиной годика. Он любит книжки: смотреть и слушать…
Вечером жара спала, но пойти совершенно некуда. Только раз в неделю приезжает кинопередвижка и в просторной бревенчатой избе-читальне показывают фильмы. Из взрослых почти никто не ходит в кино, да и ходить некому. Женщины одни и уже немолодые. В колхозе, да на участках своих, да со скотиною урабатываются так, что к вечеру уже ни на что сил нет. Да и брехня, мол, там, в этих фильмах. Так мне соседка объяснила свою неактивность. Но если привозят «Чапаева», приходят все, даже старухи сползаются. Полнехонька изба набивается. «Чапаева» крутят часто. При мне уже два раза было. Интересно смотреть на людей после фильма: даже у стариков взблескивают слезинкой глаза. И вообще все лица словно изнутри умытые.
Когда нет кино, в избе собираются на посиделки девушки моего возраста и моложе. Лузгают семечки, разговаривая при этом. Шелуху не сплевывают, она остается на нижней губе и по мере прибавления все новой и новой шелухи «борода» начинает свисать, ползет по подбородку. Особенно ловко получается это у Кати. Ей шестнадцать лет, у нее темная, почти черная коса, густые брови, темно-карие, всегда смеющиеся глаза, красивое, как налитое, лицо. Катя меня привлекла не только радостностью своей, но и тем, как в шашки играет.
Я у себя на курсе по шашкам чуть ли не первая. По шахматам – только Юле Фроловой уступаю. С Катей начала играть, не глядя на доску, была в своей победе уверена. Но проиграла. Подумала, что это от невнимательности моей. Снова сыграли, и снова Катя выиграла и так же быстро. Потом еще и еще. Катя при этом продолжала лузгать семечки, отращивая «бороду», а я не отрывалась от доски и... проигрывала. Я, видимо, выглядела оглоушенной, потому что Катя стала меня успокаивать: «Ты не переживай, мне все проигрывают». Потом я узнала, что Катя окончила всего 4 класса в Красном Ватрасе и курсы трактористов в Спасском. Дома у нее больная мама и две младшие сестренки. Она сказала мне, что, конечно же, хочет учиться, но ехать никуда не может, нету ни денег, ни паспорта. В колхозе только справки выдают. У парней хоть есть спасение – армия! Из армии они с паспортом возвращаются, свободные люди, езжай куда хошь. Некоторые здесь женятся, тогда и девушка может ехать с ним. А больше на городских.
На днях приехал в К. Ватрас младший племянник Александры Степановны, Шурик. Рыжеволосый, зеленоглазый с рыжими веснушками на приятном лице. Недавно пришел из армии (брали в К. Ватрасе), после устроился на заводе в Горьком. Теперь жениться задумал. Девчат приходило к нам! Со всей деревни. Семечки грызли, пересмеивались, песни пели, «обжимались». Все так хорошо было. Шурик всем нравился. Веселый, ненахальный, много книжек читал, говорит интересно. Но однажды я невольно подслушала, как он с другом своим беседовал. Они сидели на лавочке возле дома, а я, спустившись с лестницы, таки пристыла у дверей, ведущих на улицу. Я никак не могла уловить смысла, о чем они говорили на чисто матерном языке. Только почему-то было ужасно стыдно, обидно и смешно. Я хотела переждать, но мат не умолкал. Они увлеклись. Я поднялась наверх, окликнула их. Они, как ни в чем не бывало, любезничали со мной, будто действительно культурные люди. Я никому ни слова, но мучает вопрос: неужели все парни так говорят, когда между собой?
Они, оказывается, обсуждали фильм «Без вины виноватые». Друг его Леха хочет артистом стать.
Сегодня Шурик уехал в Горький, так и не выбрав невесты. Вечером я узнала от Кати, что, по крайней мере, две девчонки будут его ждать.
А я тороплю время, скорее бы кончились каникулы, чтоб увидать Иву. Я вышиваю рубашку ему. Готовы уже ворот и один рукав.
[И уже всего дней десять до начала занятий осталось, и я было собралась ехать, но Александра Степановна очень просит помочь ей убрать картошку. А картошки – 30 соток, и уже кусты подсыхать начали. Копаем вдвоем. Работа медленно идет: картошка уродилась крупная, два-три куста – и ведро. А кустов этих – множество такое, что тоска находит. Это ж сколько я здесь проваландаюсь! Однако не бросать же старушку одну. Сначала она меня поучала, как ловчее копать, но потом стало мне вдруг легко. Копаю – она подбирать за мной не успевает. Позвали в помощь соседскую десятилетнюю девочку. Потом еще попросили одну. А я будто в ритм вошла: один копок, поворот лопатой – и куст с картошкой уже красуется тяжелой светло-золотистой гроздью на темно серой песчаной земле, Копок, поворот лопаты – и следующий куст. Александра Степановна только успевает мешки ставить. А потом эти мешки с поля надо грузить на подводу. Помню, на возу красивый парень стоял. Показался он мне на Иву похожим. Я так на него засмотрелась, что мешки в 50 и более килограммов показались мне совсем не тяжелыми… Картошка шла к заготовителям на склад, и те потом везли ее к Волге на баржу. Вырученные от продажи картошки деньги были порой единственным источником существования ватрасских жительниц. Пенсии в те годы для деревенских старух не было вовсе. Наконец выкопан последний куст, погружен последний мешок… Я всей душой уже в Москве: Иво обещал приехать на неделю раньше, а уже всего пять дней до занятий осталось.]
16 сентября. Сегодня я уезжаю, вернее, улетаю. Оказывается, за Красным Ватрасом есть огромное ровное поле. Туда три раза в неделю садится почтовый самолет – «кукурузник». Он возит почту из Горького в Сергач и обратно. Берет попутчиков, одного-двух человек, по 50 рублей с человека. Автобусом и пароходом стоит столько же, а времени целые сутки. Со мной летит Александра Степановна! Дивно лететь в кукурузнике! Мы пристегнуты ремнями, чтоб не выпасть. Над нами небо, облака. Ветер гудит в ушах. Крепко-накрепко повязываем платками головы, но все равно продувает. Порой, когда самолет вдруг ныряет вниз, или становится боком к земле, от жути сердце замирает.
Наконец, впереди показался город. Самолет сделал резкий разворот, мы снова летели боком и даже какие-то секунды головами к земле, умирая от страха. Наконец приземлились. «До Горького километров двадцать, — сказал нам летчик, — автобус ходит». Он полетел дальше, а мы пошли, довольные тем, что на земле, живые.
До Горького и впрямь – автобус ходит. Шли на него мимо ограды, за которой маленькие человечки трудятся, картошку собирают. Мы подошли ближе, поговорить хотели, а они все странные, все низкорослые, прижмуренные, смеются. Говорить не могут, мычат. Потом нам люди сказали, что это колония кретинов.
Вечером я села в поезд на Москву.
…
Эльвира с братьями в Красном Ватрасе, 1953 год
1955
12 июля. Больше месяца не притрагивалась я к своему дневнику. Дело в том, что после нашей росписи приезжал в общежитие Батя и посоветовал нам вместо Крыма (куда мы намеревались в свадебное путешествие) поехать в К. Ватрас. Я согласилась не колеблясь, потому что очень соскучилась по Бабе, а Иво не спорил. Ему было интересно видеть российскую глубинку.
Итак, мы уже целый месяц живем в этой деревне, «такой красивой и такой ужасной», как сказал Иво. Впрочем, он ни разу не высказал сожаления, очень все ему интересно. Он без конца удивлялся и все восклицал: «Какие огромные поля!» Но: «Какие тьмы мух! Как испорчен (весь в кочках) заливной луг! Как можно жить только на квасе и хлебе! Как же без туалетов!?» Дело в том, что за несколько месяцев до нашего приезда в К. Ватрасе гулял пожар и сгорело восемь домов. Слизало огнем и наш второй (деревянный) этаж дома.
Нас пустила жить одна родственница Александры Степановны, которая в свою избу не приезжала года два уже, так как устроилась работать в Горьком. Дом у нее побольше, чем который сгорел, но уж туалет в не своем доме А. С. не соглашалась делать никак. Хозяйка, мол, просила «чтобы все так и было». И мы с Ивой, как и все взрослые, за малым и за большим ходили в клеть. Была она такая просторная, что козы, четыре «Люськи», совсем терялись в ней. И воздух был хороший, потому что в стенке клети, выходящей во двор, была дырка, лаз для собак, рыжего Шарика и черной Жучки! …
А еще Иве нравились девчата. Катя, которая всех обыгрывает в шашки, похорошела ужасно. Когда с Ивой знакомилась, она так сверканула своими, чуть раскосыми, в длинных ресницах очами, да поиграла дугами бровей, что он и забыл, что со мной стоял, не хотел и отходить от нее. И вправду, нельзя этой девушкой не восхищаться.
Иво и Эльвира, 1953 год
А. С. рассказала, что у них в колхозе теперь новый председатель из города, с кнутом, как бывало прежний, баб на работу не собирает, разрешил сено для себя косить (на испорченных лугах). Катю взял в контору, посадил рядом со своим кабинетом. Пока девка держится, но надолго ль. «У него жана, трое деток у председателя-то, а на Катьку, бают, пялится. Не обгулял бы!» Девичья честь вознесена в К. Ватрасе выше всякого богатства. Тут если девушка замуж выходит, то свекровь наутро всей деревне простыню с пятнышком показывает. Между прочим, когда мы только приехали, А. С. первым делом отвела нам «спальное» место на широкой тахте в чердачном помещении и, дав белую простыню, сказала, что завтра «показывать» ее станет.
Когда она узнала, что первая ночь у нас давно уже была, то так огорчилась (видно, Батя ей что-то о нас не то сказал, мы ведь в общежитии по разным комнатам жили). «Бабы-то с утра придут спозаранку. Че им теперь говорить?!» Она чуть не плакала. Нам ее так жалко стало. Мы, перемигнувшись с Ивой, сказали, что будет ей «простыня новобрачная».
Мы разрезали свежеприсоленную рыбу сулку и ее красными жабрами сделали пятно. Потом еще печенкой потерли. Все бы хорошо, но ужасно пахло рыбой. Тогда мы побрызгали простыню одеколоном. При этом смеялись мы так, что аж заболели животы. У Иво здесь вообще живот схватывает то и дело. Не привык он к окрошке. И уже похудел.
Утром А. С. была довольна, однако на всякий случай белую простыню с ржавым пятном опустила в тазик с водой. Дескать, молодая замочила. Все женщины поздравляли меня. Нам тогда целый пир устроили: пирожки с картошкой, с рисом, с капустой, с яйцом, с рыбой. Все было весело и хорошо. Пели раздольные русские песни, которые Иве тоже нравились очень.
25 июля. Надо уезжать, потому что с 1-го августа у нас курсовая практика в Щапово. Это опытное хозяйство Тимирязевки в Подмосковье вблизи Подольска. Баба при расставании даже расплакалась. (Она очень редко плакала). Ей ужасно здесь тяжело. Не с кем слово молвить. К ней относятся, как к чужестранке. Наверное, потому, что и Баба их психологии не может понять. Потряс ее один случай. Во время пожара в доме напротив сгорел, вернее, задохнулся, трехлетий мальчик Стасик. Мать — эстонка, оставила сына свекрови на время. В Таллине работали они. Сколько всего присылали молодые из Эстонии! и продукты и вещи. А. С. говорила, что соседи аж разбогатели: двух свиней, корову, коз завели, кур без счету. Когда загорелось у них, то спасали добро: коз выловили, над свиньями пыхтели. А в горенке спал Стасик. Баба моя закричала: «Ребенка выносите!» Вынесли, а он уже и не дышал. Поминки на всю деревню справили, кур зарезали, свинью закололи. Свекровь убивалась: «Что теперь снохе скажет!» — «А вот надо же, не вспомнила о внучонке, когда спасать надо было», – негодовала моя Баба. «Вы на меня не смотрите, это я так… Езжайте спокойно», – будто оправдываясь за свои слезы, говорила она нам.
…
1958
11 мая. Меня встречают Мама и Батя (В Москве из Чехословакии. – прим. С. Л.) …Александра Степановна тоже здесь, жила зиму. Собирается ехать в К. Ватрас на все лето. Новости Ватрасские нерадостные. Мужики, какие были, все пошилися. И Катя, та что в шашки меня обыгрывала, тоже пьет. Председатель колхоза к ней таки «подобрался, обгулял». Катя ездила в Спасское аборт делать, да заболела тяжело. Сейчас не узнать: «От былого пышного тела щепка осталась».
Такая вот история…
КНИГА ОБ ИСТОРИИ КРАСНОГО ВАТРАСА И ТУБАНАЕВКИ ПЕРЕИЗДАНА
